Вспомнила Марка Твена. Как-то он заболел и врач велел ему есть на ночь только сухарики с молоком. Тогда Марк Твен, узнав, что ему так мало можно есть на ужин, вздохнул и грустно сказал: «Дайте мне тогда почтовую марку. Я хочу немного почитать на ночь».
Вот и я так же: сижу, разгадываю кроссворд, пишу естественно, левой рукой и каждую буковку вырисовываю по пять минут.
Очень сильно чувствую на практике значение русского выражения «одной левой»…
Что-то меня реже стали перевязывать. Я и заскучала. Ведь это так весело! То кушетка вдруг подо мной неожиданно складывается (к счастью, я ничего в ней не сломала). То ее ставят на такую высоту, что мне приходится совершать разнообразные прыжки (это хорошо, мне уже давно хотелось от души попрыгать, а тут такой случай). Конклав мелодично динькает, когда из него вынимают инструменты, а на подоконнике периодически птицы топчутся. У врача на мобильном играет «Индейское лето» Джо Дассена, моя любимая песня. Красота! Вот я и лежу себе, подпеваю себе тихонько, пока врач не слышит. Почешусь от души, постонаю от счастья, потом стряхиваю с себя крошки от гипса и спрыгиваю.
А еще пальцы пытаюсь растопыривать. Как-то раз, видимо, очень старалась, так громко кряхтела, что врач даже спросил, что со мной. А ему и отвечаю: «пальцы растопыриваю в стороны». Он и спрашивает, как успехи. Как успехи, как успехи…не оттопыриваются!
А теперь вот, целый день мечтала о перевязке, чтобы почесаться и вот, пожалуйста! Уж полночь близится, а Германа все нет... Что в переводе означает: уже вечер, а врача все нет. А бинты-то размотались и я даже в них нашла посторонний предмет! Который мне очень мешал. Вот только, когда я его попыталась вытащить (зачем мне в бинтах что-то лишнее), оказалось, что это хоть и бесполезный в данный момент, но совсем не посторонний предмет. Мизинец называется. Караул, а я его выбросить собиралась! Теперь, конечно, не выброшу. Оставлю. Он мне еще пригодится.
И вот, сижу в коридоре. В засаде. Готовлю боевую операцию под названием «перехват». Ну, чтобы попросить меня перевязать. Коридор узкий, если руки развести в стороны – то операция «перехват» увенчается успехом.
Увенчалась! Врач меня перевязал! Правда, посмотрев на мои растрепанные бинты, сказал, что я сделала это специально и что я просто хулиганка. Может быть. Маленькое уточнение: я не хулиганка, а проказница. Хотя суть от этого не меняется.
Что же это со мной творится? Три дня ела, не останавливаясь. Кажется, теперь я понимаю, как люди набирают лишний вес. Ну мне-то он всяко не лишний, вот отъемся и буду этаким колобком кататься по коридорам!
Хотя лучше нет. Если я буду кататься, то обязательно кого-нибудь сшибу, тормозов-то нет! И такой боулинг вряд ли кто-то оценит.
Каждое утро после завтрака я взбегаю на восьмой этаж, намагничиваюсь от души и бегу обратно. А потом размышляю, как буду привыкать к шумной жизни вне этих стен. Вот выйду на улицу – а там машины! Много машин! Люди! И их тоже много!
Хоть я и не страдаю клаустрофобией, все-таки я уже почти месяц в замкнутом пространстве, так недолго и агорафобию заработать!
Что-то из меня ученые слова полезли. Мы, филологи, вообще умные слова любим. Даже когда не понимаем, что они означают. Филолог во мне не дремлет. Ну разве что под наркозом он слегка посапывал. Но лишь слегка. И проснулся быстро.
Вот меня разбудили после операции и задали какой-то вопрос, чтобы проверить, не спутано ли у меня сознание. Ну я и выдала. Правило образования сложного прошедшего времени во французском языке. По-русски и по-французски. И сама же сделала вывод: раз я это правило помню и могу его воспроизвести, значит сознание в порядке.
Вот только врачи как-то удивленно на меня посмотрели. Но промолчали. Кажется, я опять сказала что-то не то…
В таком замкнутом пространстве, да еще когда мало двигаешься, обостряются все чувства. Но работы им здесь почти нет. Зрение отдыхает, так как краски в больнице очень спокойные, запахов почти нет и нюхать нечего, осязание все сосредоточено на гипсе, а вкус притупился, так как острого, соленого и сладкого здесь не дают. Кроме того, здесь тихо. Вот и прислушиваюсь. Даже когда дремлю. Прямо как наш кот сплю вполглаза и врасплох меня не застанешь. Я даже врачей по шагам узнаю.
Если слышны быстрые шаги в мягких тапочках, это или медсестры или заведующий отделением. Медленная, неторопливая походка выдает нашего невропатолога. Ну а если кто-то быстро-быстро пробежал мимо палаты, то это без сомнения, мой лечащий врач.
Вот так и лежу, например, дремлю после завтрака и сквозь дрему идентифицирую, кто там по коридору ходит.

Скоро мне снимут швы. Хотя я не понимаю, что это значит, но думаю, что обязательно испытаю что-нибудь новенькое. И что же я увижу на месте своей трогательной синей ниточки? Ужасно интересно! Я пыталась на него взглянуть на предыдущих перевязках. Но мне сказали, что он еще страшненький, синенький весь. Нет уж. Раз он синенький, смотреть не буду. Розовый хочу. Или красный, на худой конец.

Знаменательный день: мне сняли швы и я увидела его! Шов. Аккуратненький такой, но длинный. Я бы даже сказала, очень длинный. Но это ничего. Буду всем любопытным говорить как Георгий Бурков в фильме «Старики-разбойники»: «Так, пустяки, бандитская пуля».
А наш невропатолог предложил его подкрасить. Чернилами. И что-нибудь к нему пририсовать, цветочки например. Добрый!
И не больно это совсем, только последний стежок что-то застрял. Врач предложил его оставить. Пока я думала-размышляла, оставлять или нет, слышу: «Поздняк метаться. Я уже все вытащил».

Ура!!! Сняли гипс!!! Свобода!!! Равенство и братство. Лозунг французской революции. Но свобода важнее. Вот только…сижу теперь в задумчивости, смотрю на руку. Вроде бы моя. Большой палец на правой руке – знакомый. Так что рука моя. Но она желтая какая-то. Толстая и ленивая. И не разгибается. Не моя… Вот такая передо мной теперь дилемма.

А рука все-таки оказалась моя, не чужая. Придется теперь ее в чувство приводить. Отмывать. А то она от воды совсем отвыкла. Надеюсь, от воды она не растает как Бастинда из книжки «Волшебник изумрудного города». Шевелить ею тоже надо. И очень активно. Мышцы качать. Ну и попутно сдувать шелуху веков. Меняю кожу как змея, омолаживаюсь. Хотя куда моложе… И мизинец холодный. Прямо как неродной. Зато, когда жарко, его можно ко лбу прикладывать и никакого холода не надо. Тем более, он так удобно, прямо как для этой цели, изящно так оттопыривается.

Теперь сижу, скрестив ноги по-турецки и шарики перебираю, руку разрабатываю. А со стороны выглядит, как будто я в нирване. Может, и в нирване. Насколько это возможно в моем положении. Скоро меня выпишут. Даже странно. Я уже почти привыкла, веселю тут всех и сама не грущу особенно.
А осенью еще в спектакле играть, танцевать надо будет. К этому сроку дел невпроворот: руку надо расшевелить и разогнуть. А то врач сказал, что если я не справлюсь, он ее сам разогнет. Лучше уж я сама потружусь. Работать, работать!

Пришел лечащий врач. Обещал принести выписку и взял с меня клятвенное обещание не падать в обморок при ее прочтении. А то в выписке много слов страшных, незнакомых, можно и испугаться. Опрометчиво я дала обещание-то. Так бы с чистой совестью упала в обморок, как и полагается всякой приличной девушке, когда она чего-нибудь испугается. А теперь не получится. Я связана словом…
Показала свою фотографию со спектакля в полном боевом облачении. С перьями, с блестками, с театральным гримом. На этой фотографии меня даже друзья не все узнают. А вот он сразу узнал! И это, если учесть, мой вид на фотографии очень сильно отличается от моего больничного вида. И вообще фотография…оригинальная. Врач так и сказал: «В таком костюме в булочную не пойдешь…» На что я ответила: «А я и не хожу».
Долго собирала вещи. Вещей много, такое ощущение, что я собиралась прожить в больнице несколько месяцев. И это при очень ограниченном гардеробе! Больше всего места занимают мои игрушки: разнообразные шарики, деревянные, пластмассовые, резиновые, гладкие, ребристые, с «шипами», целый арсенал. Причем, один шарик куплен в зоомагазине. Так что придется его у кота отвоевывать и доказывать, что это моя игрушка, а у него целая корзина своих.

После выписки

У меня теперь столько дел! Каждый день массаж и лечебная гимнастика. Это вам не фиги складывать! Кстати, складываю я их уже весьма неплохо.
А еще электронейростимуляция и фонофорез с контратубексом. Ух! Еле выговорила! Когда я это рассказала одной подруге, она минуту размышляла. А потом попросила: «еще раз и по-русски, пожалуйста…»
А фонофорез - это всего лишь ультразвук. А контратубекс – лекарство. Зато в сочетании как красиво звучит!
А электронейростимуляция, ой, выговорить бы, это когда током по нервам стреляют. Но это не страшно. Я по этой части стреляный воробей, уж простите за каламбур. Хуже, когда иглоукалывание делают, а по иголкам ток идет. А тут просто щекочется что-то, вибрирует. Вот сейчас про иглоукалывание подумала, и улыбнулась. До чего же бурная была у меня молодость… Есть, что вспомнить…

Ура! После трех процедур мизинец вдруг стал теплым. Точнее, он иногда становится теплым. Когда захочет. А когда он этого захочет – неизвестно. Вот так и живем. Я и мой мизинец. Каждый – своей жизнью.
А еще у меня каждый день стрельба. То в запястье то в пальцы. Может, рука заранее какой-нибудь праздник фейерверком отмечает? Ну там, День города или День Взятия Бастилии? Кто ее знает.

Из небытия вылезла ниточка. А точнее, из шва. Кто-то вынул не всю наметку. И что же мне теперь с ней делать? Придется ехать вытаскивать. Меня царицей соблазняли, но не поддался я. Это значит, что меня и на массаже, и на процедурах уговаривали ее вытащить, но я стояла на своем. Довезу ее врачу в целости и сохранности. К тому же рука разогнулась. Почти. Причем ровно в полночь. Времени другого не нашла. Я же в это время спать хочу, а ее все на подвиги тянет! Могла бы уж тогда и целиком разогнуться. Что уж теперь мелочиться. Зато будет что врачам показать.

Приехала. Мне обрадовались. Правда, не сразу узнали. Похвалили за усердие. Но руку разгибать не стали. Велели стремиться дальше. Удивились, обнаружив ниточку (надеюсь, больше из меня ничего не полезет). И пошли мы с врачом в перевязочную. Почему-то сразу захотелось почесаться. Это уже условный рефлекс.
Потом врач достал инструмент, которым, видимо, срезают такие ниточки, он очень похож на садовые ножницы. Только в миниатюре. Ну я и говорю: «Что-то мне нехорошо, я лучше глаза закрою. А если будет больно, я кричать не буду, только поругаюсь. Но ругаюсь я только по-французски, так что вы и не поймете, что я нецензурные слова употребляю». А врач ответил, что догадается…
Тянут-потянут… вытащили ниточку. Заклеили. И я поехала домой.
Месяц спустя…

Это не ниточка, а какой-то горец! Бессмертный, значит. Возникла на том же самом месте! Придется опять ехать!
Приехала. Сначала долго не пускали на вахте. Я уж и так, и этак. Все рассказала, куда пришла, к кому пришла, зачем пришла… Шов показала во всей его красе. Позвонила. Телефоны молчат… Неужели придется прорываться с боем?
Обошлось. Старшая медсестра меня узнала и велела пропустить. Сказала охранникам, что я свой. Конечно, я свой! Свой я!
Потом как обычно, долго искала своего лечащего врача. Это уже традиция. Дружно посмотрели на шов, он и спросил: будем резать дальше? Я и ответила: Будем. Бум, бум, бум.
В этот раз, кажется, удалили все. Точнее, всю. Ниточку. А разгибать руку он все равно не стал. Коварный. Я так ему и сказала. Что он коварный. А ведь обещал... Осталось-то, ну говорить же не о чем, всего на десять градусов распрямить или даже на пять. Вот такая я доверчивая. Всем верю. А какой из этого результат! Опять все делать самой.
А рука-то все равно чешется. Изнутри. И ничем тут не поможешь. Я пожаловалась. А врач и предложил руку разрезать, чтобы чесать изнутри было удобно. Добрый! Мысль свежая. Я ее подумаю. На досуге.
А лучше зашить и вшить туда молнию. Чтобы не зашивать каждый раз, как платье на балерине.
Ура! Разогнулась до конца! Не зря я бицепсы накачивала. Гаечным ключом, поскольку гантелей нет. Теперь осталось всего-навсего добиться, что мизинец что-нибудь почувствовал. Чем бы его соблазнить, чтобы проснулся…
История, леденящая кровь… Она (то есть ниточка) появилась в третий раз! Она точно бессмертна.
Пока все. Но думаю, что на этом история не закончится…



Санкт-Петербург, июль 2006 года